Первыми ее исполнили Джонни Ходжес - он на альт-саксофоне был за Джульетту, а Пол Гонсалвес на тенор-саксе за Ромео.

- Влюбленные, родившиеся под несчастливой звездой, - проговорила Симамото. - Будто про нас сказано.

- Мы с тобой что - влюбленные?

- А разве нет?

Я взглянул на нее. Она больше не улыбалась. Лишь в глазах будто бы мерцали еле заметные звездочки.

- Я ничего о тебе не знаю, - проговорил я. - Смотрю тебе в глаза и все думаю: “Абсолютно ничего”. Разве что совсем немножко о том времени, когда тебе было двенадцать лет. Жила по соседству девчонка, учились в одном классе... Но это когда было? Двадцать пять лет назад. Все твист танцевали, на трамваях ездили. Ни кассетников, ни прокладок, ни “синкансэна”, ни диетических продуктов. В общем, давно. Вот и все, что я о тебе знаю. Все остальное - тайна, покрытая мраком.

- Это у меня в глазах написано? Про тайну?

- Ничего у тебя не написано. Это у меня написано, а у тебя в глазах только отражается. Не волнуйся.

- Хадзимэ, - сказала Симамото. - Это, конечно, свинство, что я ничего тебе не рассказываю. Правда, свинство. Но это от меня не зависит. Не говори ничего больше.

- Ладно, не бери в голову. Это я так, про себя. Я ведь говорил уже.

Она поднесла руку к воротнику жакета и, поглаживая пальцами рыбку-брошку, молча слушала джаз. Мелодия кончилась, она похлопала музыкантам и пригубила коктейль. Потом, глубоко вздохнув, обернулась ко мне.

- Да, полгода - это много. Зато теперь я, может быть, какое-то время смогу сюда приходить.

- Волшебные слова, - сказал я.

- Волшебные слова? - переспросила Симамото.

- Может быть, какое-то время...

Она с улыбкой посмотрела на меня. Достала из сумочки сигареты, прикурила от зажигалки.

- Иногда я смотрю на тебя и думаю, что вижу далекую звезду, - продолжал я. - Она так ярко светит, но свет от нее идет десятки тысяч лет. Может статься, и звезды-то уже нет. А он все равно как настоящий. Такой реальный... Реальнее ничего не бывает.