В большинстве семей воспитывали по двое-трое детей - это средний показатель для мирка, где я вырос. Мои друзья детства - все без исключения, кого ни возьми - были из таких, словно по трафарету вырезанных, семей. Не два ребенка - значит, три, не три - так два. Изредка попадались семейства с шестью, а то и семью наследниками и уж совсем в диковину были граждане, которые ограничивались единственным отпрыском.

Наша семья как раз была такой. Единственный ребенок - ни братьев, ни сестер. Из-за этого в детстве я долго чувствовал себя неполноценным. Каким-то особенным, лишенным того, что другие принимали как должное.

Как же я тогда ненавидел эти слова - “единственный ребенок”. Каждый раз они звучали как напоминание, что во мне чего-то не хватает. В меня будто тыкали пальцем: “Ну ты, недоделанный!”

В окружавшем меня мире все были убеждены на сто процентов: таких детей родители балуют, и из них вырастают хилые нытики. Прописная истина: “чем выше поднимаешься в гору, тем больше падает давление” или “корова дает молоко”. Поэтому я терпеть не мог, если кто-то спрашивал, сколько у меня братьев и сестер. Стоило людям услышать, что я один, как у них срабатывал рефлекс: “Ага! Единственный ребенок! Значит, испорченный, хилый и капризный”. От такой шаблонной реакции становилось тошно и больно. На самом же деле, подавляло и ранило меня в детстве другое: эти люди говорили истинную правду. Я ведь действительно был избалованным хлюпиком.

В моей школе таких “единственных детей” было совсем мало. За шесть начальных классов мне встретился только один экземпляр. Я очень хорошо помню ее (да, это была девочка). Мы подружились, болтали обо всем на свете и прекрасно понимали друг друга. Можно даже сказать, я к ней привязался.