Миякэ замолчал, обнимая Дзюнко. Она уткнулась в его старую куртку.

— В любом случае, подожди, пока догорит, — сказал Миякэ. — Все? таки костер. Побудь со мной до конца. Вот погаснет он, станет совсем темно, тогда и умрем, идет?

— Идет, — ответила Дзюнко. — Вопрос: как?

— Подумаем.

— Угу.

Окутанная дымом костра, Дзюнко прикрыла глаза. Обнимавшая ее рука Миякэ, — для взрослого человека слишком маленькая, — задеревенела.

Пожалуй, я вряд ли смогу жить с этим человеком, думала Дзюнко. Почему? Потому что я вряд ли смогу проникнуть в его сердце. Но умереть с ним вместе у меня получится.

Постепенно сон навалился на нее. Сказывалось выпитое виски. Почти все бревна уже истлели и рухнули. И только самое толстое полено по? прежнему сияло оранжевым цветом, а его тихое тепло передавалось всему телу. Пожалуй, оно догорит нескоро.

— Ничего, если я посплю?

— Ничего.

— Когда догорит, разбудите?

— Не волнуйся, погаснет огонь — станет холодно. Не захочешь, а проснешься.

Она повторила про себя эти слова. «Погаснет огонь — станет холодно. Не захочешь, а проснешься». Затем свернулась калачиком и уснула — не надолго, но крепко.

Все божьи дети могут танцевать

Ёсия проснулся с жуткого бодуна. Силился продрать оба глаза, но открылся лишь один. Правое веко не слушалось. Такое ощущение, будто за ночь во рту разболелись все зубы. Из гнилых корней сочится болезнетворная слюна и растворяет мозжечок. Оставь как есть — мозги вскоре исчезнут, и думать станет нечем. Раз так, нечего и делать, — вместе с тем пронеслось в голове. Вот бы поспать еще, но Ёсия прекрасно понимал, что уснуть уже не сможет. Какой тут сон, если ему так хреново.

Он бросил было взгляд на будильник у изголовья, но тот куда? то подевался. Часов на своем месте не оказалось. Очков тоже. Пожалуй, запустил ими куда? нибудь… машинально. И прежде такое случалось.